Неточные совпадения
Но, с другой стороны, не меньшего вероятия заслуживает и то соображение, что как ни привлекательна теория учтивого обращения, но, взятая изолированно, она нимало не гарантирует людей от внезапного вторжения теории обращения неучтивого (как это и доказано впоследствии появлением на арене
истории такой
личности, как майор Угрюм-Бурчеев), и, следовательно, если мы действительно желаем утвердить учтивое обращение на прочном основании, то все-таки прежде всего должны снабдить людей настоящими якобы правами.
О
личности Двоекурова «Глуповский летописец» упоминает три раза: в первый раз в «краткой описи градоначальникам», во второй — в конце отчета о смутном времени и в третий — при изложении
истории глуповского либерализма (см. описание градоначальствования Угрюм-Бурчеева).
— Это все вздор и клевета! — вспыхнул Лебезятников, который постоянно трусил напоминания об этой
истории, — и совсем это не так было! Это было другое… Вы не так слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она сама первая бросилась на меня с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякому человеку позволительно, надеюсь, защищать свою
личность. К тому же я никому не позволю с собой насилия… По принципу. Потому это уж почти деспотизм. Что ж мне было: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.
— Вы обвиняете Маркса в том, что он вычеркнул
личность из
истории, но разве не то же самое сделал в «Войне и мире» Лев Толстой, которого считают анархистом?
Марксизм не только ограничивал, он почти уничтожал значение
личности в
истории.
— Вот, я даже записала два, три его парадокса, например: «Торжество социальной справедливости будет началом духовной смерти людей». Как тебе нравится? Или: «Начало и конец жизни — в
личности, а так как
личность неповторима,
история — не повторяется». Тебе скучно? — вдруг спросила она.
Вспомнилось, как однажды у Прейса Тагильский холодно и жестко говорил о государстве как органе угнетения
личности, а когда Прейс докторально сказал ему: «Вы шаржируете» — он ответил небрежно: «Это
история шаржирует». Стратонов сказал: «Ирония ваша — ирония нигилиста». Так же небрежно Тагильский ответил и ему: «Ошибаетесь, я не иронизирую. Однако нахожу, что человек со вкусом к жизни не может прожевать действительность, не сдобрив ее солью и перцем иронии. Учит — скепсис, а оптимизм воспитывает дураков».
— Я — смешанных воззрений. Роль экономического фактора — признаю, но и роль
личности в
истории — тоже. Потом — материализм: как его ни толкуйте, а это учение пессимистическое, революции же всегда делались оптимистами. Без социального идеализма, без пафоса любви к людям революции не создашь, а пафосом материализма будет цинизм.
На террасе говорили о славянофилах и Данилевском, о Герцене и Лаврове. Клим Самгин знал этих писателей, их идеи были в одинаковой степени чужды ему. Он находил, что, в сущности, все они рассматривают
личность только как материал
истории, для всех человек является Исааком, обреченным на заклание.
— Н-да, — медленно, как сквозь дремоту, бормотал сосед Самгина. —
Личность. Двигатель
истории.
Только Иван Дронов требовательно и как-то излишне визгливо ставил вопросы об интеллигенции, о значении
личности в процессе
истории. Знатоком этих вопросов был человек, похожий на кормилицу; из всех друзей писателя он казался Климу наиболее глубоко обиженным.
Постепенно начиналась скептическая критика «значения
личности в процессе творчества
истории», — критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали силы и таланты свои на «самопознании», на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
— Струве имеет вполне определенные заслуги пред интеллигенцией: он первый указал ей, что роль
личности в
истории — это иллюзия, самообман…
— В семидесятых годах признавали действующей силой
истории —
личность…
Свою
историю Вера Ефремовна рассказала так, что она, кончив акушерские курсы, сошлась с партией народовольцев и работала с ними. Сначала шло всё хорошо, писали прокламации, пропагандировали на фабриках, но потом схватили одну выдающуюся
личность, захватили бумаги и начали всех брать.
В нашей
истории отсутствовало рыцарское начало, и это было неблагоприятно для развития и для выработки
личности.
Наоборот, сильное чувство
личности есть в том мужественном начале, которое начало
историю и хочет довести ее до конца.
В
истории же, в сверхличной, мировой
истории именно видна
личность, проявляет себя яркая индивидуальность.
Нельзя же двум великим историческим
личностям, двум поседелым деятелям всей западной
истории, представителям двух миров, двух традиций, двух начал — государства и личной свободы, нельзя же им не остановить, не сокрушить третью
личность, немую, без знамени, без имени, являющуюся так не вовремя с веревкой рабства на шее и грубо толкающуюся в двери Европы и в двери
истории с наглым притязанием на Византию, с одной ногой на Германии, с другой — на Тихом океане.
История не щадит человеческой
личности и даже не замечает ее.
Существует трагический конфликт
истории, исторического процесса, и
личности, личной судьбы.
Принес сознание конфликта
личности и мировой гармонии, индивидуального и общего, неразрешимого в пределах
истории.
У нас совсем не было индивидуализма, характерного для европейской
истории и европейского гуманизма, хотя для нас же характерна острая постановка проблемы столкновения
личности с мировой гармонией (Белинский, Достоевский).
История должна кончиться, потому что в ее пределах неразрешима проблема
личности.
Личность, сознавшая свою ценность и свою первородную свободу, остается одинокой перед обществом, перед массовыми процессами
истории.
Я переживаю не только трагический конфликт
личности и
истории, я переживаю также
историю, как мою личную судьбу, я беру внутрь себя весь мир, все человечество, всю культуру.
Тема о столкновении
личности и
истории,
личности и мировой гармонии есть очень русская тема, она с особенной остротой и глубиной пережита русской мыслью.
После этого разрыва начинается бунт, решительный бунт против
истории, против мирового процесса, против универсального духа во имя живого человека, во имя
личности.
Проблема столкновения
личности и мировой гармонии. Отношение к действительности. Значение Гегеля в
истории русской мысли. Бунт Белинского. Предвосхищение Достоевского. Проблема теодицеи. Подпольный человек. Гоголь и Белинский. Индивидуалистический социализм Белинского. Религиозная драма Гоголя. Письмо Белинского Гоголю. Мессианство русской поэзии: Тютчев, Лермонтов.
Мысли его были направлены против философии
истории Гегеля, против подавления человеческой
личности мировым духом
истории, прогрессом.
Он противополагает
личность истории ее фатальному ходу.
Личность должна смириться перед истиной, перед действительностью, перед универсальной идеей, действующей в мировой
истории.
Огромное, основоположное значение для дальнейшей
истории русского сознания имеет то, что у Белинского бунт
личности против мировой
истории и мировой гармонии приводит его к культу социальности.
Герцен не соглашался жертвовать
личностью человеческой для
истории, для ее великих якобы задач, не хотел превращать ее в орудие нечеловеческих целей.
Но мистическая философия должна избежать того крайнего и исключительного мистицизма, который отвергает сверхиндивидуальный Разум и его традиции в
истории и вместе с тем поглощает индивидуальность, растворяет
личность в хаотической стихии.
Процесс не только мирового, но и личного спасения совершается
историей, так как судьба
личности зависит от судьбы мира.
В протестантском восстании
личности и утверждении свободы зачался новый человек, человек новой
истории.
Это вселенское религиозное миропонимание и мироощущение, к которому современный мир идет разными путями и с разных концов, прежде всего остро ставит вопрос о смысле мировой
истории, о религиозном соединении судьбы
личности и судьбы вселенной.
Родовые религии сделали возможными первые стадии человеческой
истории; в них открылись элементарно необходимые истины; но откровения о
личности и ее идеальной природе в них не было еще, не настало еще для этого время.
— Непременно так! — воскликнул Вихров. — Ты смотри: через всю нашу
историю у нас не только что нет резко и долго стоявших на виду
личностей, но даже партии долго властвующей; как которая заберет очень уж силу и начнет самовластвовать, так народ и отвернется от нее, потому что всякий пой в свой голос и других не перекрикивай!
Несомненно, такие
личности бывают, для которых
история служит только свидетельством неуклонного нарастания добра в мире; но ведь это
личности исключительные, насквозь проникнутые светом.
Эта возмутительная
история возбудила везде в городе только смех, и хотя бедная поручица и не принадлежала к тому обществу, которое окружало Юлию Михайловну, но одна из дам этой «кавалькады», эксцентричная и бойкая
личность, знавшая как-то поручицу, заехала к ней и просто-запросто увезла ее к себе в гости.
Не место здесь пускаться нам в исторические изыскания; довольно заметить, что наша
история до новейших времен не способствовала у нас развитию чувства законности (с чем и г. Пирогов согласен; зри Положение о наказаниях в Киевском округе), не создавала прочных гарантий для
личности и давала обширное поле произволу.
И вот Петр является в нашей
истории как олицетворение народных потребностей и стремлений, как
личность, сосредоточившая в себе те желания и те силы, которые по частям рассеяны были в массе народной.
Большею частию мы видим в
истории народы и царства, в которых весьма важное влияние имеют частные отношения отдельных
личностей, выдвинутых вперед ходом
истории.
Не ясно ли, что во всей этой
истории интерес Петра ограничивается пока
личностью Гордона? Он пока не стоит за то, прилично или нет иноземцам быть при царских торжественных пиршествах; он уступает голосу, требующему, чтобы иноземец удалился, и только на другой день, по дружбе к этому иноземцу, хочет вознаградить его за полученное неудовольствие.
Но стоит раз обратиться
истории на этот путь, стоит раз сознать, что в общем ходе
истории самое большое участие приходится на долю народа и только весьма малая Доля остается для отдельных
личностей, — и тогда исторические сведения о явлениях внутренней жизни народа будут иметь гораздо более цены для исследователей и, может быть, изменят многие из доселе господствовавших исторических воззрений.
Но их нельзя убедить общими доказательствами в общем сочинении; на них можно действовать только порознь, для них убедительны только специальные примеры, заимствованные из кружка знакомых им людей, в котором, как бы ни был он тесен, всегда найдется несколько истинно-типических
личностей; указание на истинно-типические
личности в
истории едва ли поможет: есть люди, готовые сказать: «исторические
личности опоэтизированы преданием, удивлением современников, гением историков или своим исключительным положением».
Поляки Артура Бенни никогда шпионом русским не считали, и если в
истории Бенни некоторое время было что-нибудь способное вводить в заблуждение насчет его
личности, то это у более основательных людей было подозрение, не следует ли видеть в самом Бенни — сыне томашовского пастора из Царства Польского — подосланного в Россию эмиссара польского революционного комитета?
Это нравственное рабство Обломова составляет едва ли не самую любопытную сторону его
личности и всей его
истории…